Соседнему королевству продали святую, помолвку которой разорвали из-за того, что она стала слишком совершенной

Филия — дитя рода, где святость перестала быть даром и стала плотью: распятием, которое не видно под кожей, но ощущается каждым, кто осмелится приблизиться. С малолетства её окружали не люди — отражения. Одни шептали в благоговении, другие — в затаённой зависти, но все глядели, не видя её самой. Святая. Чудо. Эталон. Сила, не допускающая сомнений, сияние, которое не согревает, а обжигает. Даже тот, кого называли её женихом, не выдержал её света — или, вернее, собственного тусклого отблеска на её фоне. Его побег был не бегством, а сделкой: он продал её, переложив груз своего ничтожества в дипломатический сундук. В страну, где не было святых, но была нужда в чуде. Не ради мира. Не ради долга. Ради того, чтобы исчезнуть из-под её безупречной тени навсегда.

И теперь она едет — не в карете, а в собственной тишине, туго сжатая между ролью и отказом от неё. Больше нет гимнов, нет алтарей, нет взглядов, в которых пряталась мольба. Только холод. Только долг, надетый на плечи, как чужое одеяние. Она готова к неприятию, к презрению, к службе без любви. И всё же где-то глубоко, под слоями святости, прорезается неуверенный, почти детский голос: а что, если можно быть не символом, а человеком? А если кто-то — хоть один — увидит в ней не сосуд для чуда, а того, кто тоже хотел бы быть обнятым, а не обожествлённым? Но быть понятым — страшнее, чем быть отвергнутым. Ведь тогда придётся признать: вся эта святость — не броня, а щит от одиночества, который она держала слишком долго.